В Телескопе в 1832-1836 гг. были напечатаны статьи Н.С. Селивановского: "Царицыно" (1832, №9), "Воскресенск"(1832, №12), "Лизин пруд и роща Тюфелева" (1833, №2), "Петровское-Разумовское" (1834, №1). Впоследствии было решено издать отдельно все очерки с вступительной статьей "Москва".

Царицыно

Статья сия получена Издателем при следующей записке: «М.Г. В листках Молвы вашей помещается столько разнообразных известий и – с позволения сказать – большею частию чужеземных, что я надеюсь и осмеливаюсь просить местечка для прилагаемых при сем статеек, в которых желал бы очертить картинки Московских летних гуляний, тем более, что бываю на оных по привычке, по охоте, а иногда и по должности. Не осудите мое неуменье и не смейтесь над странными мыслями. Без требования на известность, я вправе не невнимание.» Принимая с благодарностью сию во всех отношениях занимательную статью, я помещаю ее в Телескопе, сколько по обширности ея, столько и по достоинству содержания, и прошу покорнейше почтенного корреспондента не замедлить обещанным продолжением. – Изд.

Москва, как Рим на холмах раскинутая, не имеет наружности городов Европейских: разнообразные ее строения словно высыпались без всякого порядка; и часто к концу города отброшены огромные палаты, а в шумной средине его, под сению приходских колоколен, таятся полуразрушенные домики. Но Москва славится окрестностями – и справедливо. Холмистые возвышения около города, крутые берега Москвы реки, непрестанно изменяющей направление, и потому почти везде за городом встречаемой; даже самая Яуза, в улицах незаметная, в окрестностях оживляет прекраснейшие картины, достойные кисти художника – (в Петербурге Академики поневоле копируют природу заграничную!). Зная окрестности Москвы, щедро одаренные природою и изредка украшенные капризным вкусом вельмож, удивительно ли, что летом, в хорошую погоду, в день праздничный, город пустеет и пыльные полосы от застав, пролегая по всем направлениям, теряются в окрестных дубравах! Так пестрые наряды, карикатуры на моды парижские, мелькают в безмолвных рощах Кунцова, Останкина, Сокольниках… Но вслушайтесь в толки москвичей, собирающихся за город, погулять на воле, насладиться природою: и всегда и везде услышите, что идеалом загородных гуляний доселе – Царицыно! – Поездка в Царицыно составляет летнюю эпоху для дам особенно. Там, в отдалении 12 верст, в обширном романтическом саду, приобретают они драгоценное для женщины право, сбрасывать привычные, но все обременительные, требования городских обычаев. Что же дает Царицыну эту прелесть в глазах москвичей, что возбуждает это заманчивое ожидание удовольствий? Как всегда и везде толпа повинуется мысли, так и пристрастие Москвы к Царицыну есть следствие многих впечатлений, переданных нашему поколению стариками, с восторгом вспоминающими и блестящий век Екатерины, и время своей молодости, и время создания Царицына, и наконец бывшего там начальника, Петра Степановича Валуева.

Село Царицыно принадлежало князю Кантемиру и куплено у него Императрицею Екатериною, которая волшебною силою воли вековые дубравы и темные воды озера обратила в улыбающиеся картины природы, и в довершении очарования бросила среди лесов фантастический дворец Шехерезады. Гений Баженова и вкус Валуева были исполнителями мановений Царицы. Баженов, объехавший Европу для усовершенствования себя в архитектуре, был между прочим в Константинополе. Уже известный в России по чужеземным отзывам, известный Императрице лично по модели Кремлевского дворца, (забытой теперь под уединенными сводами Оружейной Палаты), он был избран для исполнения воли Ея, построить дворец в восточном вкусе. Баженов сделал планы, фасады, модель. Императрица рассмотрела, аппробовала, и Баженов приступил к исполнению. Лесистые холмы оживились, закипели народом; и возникло игровое здание, затейливое, как ткань прихотливой баядерки, и стройное, как чистая мысль великого художника; но не тот дворец, который теперь существует. Остатками бывшего создания Баженова ныне в Царицыне: подъездной мост, переход в сад, гостиница, ограда с готическими воротами пред садом, большой корпус налево, и садовый театр на берегу с отдельными воротами. Все сии строения сделаны из кирпича и украшены белым камнем, который пестреет в саду, изгибается в тысячи видов, висит разными узорами над окнами и дверями. Глядя на здание, дивишься, что ломаные, угловатые линии, эта противуположность цвета белого и ярко-красного, не делают неприятного впечатления, не грубы; напротив образуется из них что-то стройное, роскошное. Невольно завлекаешься взглянуть в окно – где с горестию встречаешь разрушение и под затейливою наружностию видишь опустошение, будто в опальных стенах Бахчи-Сарая! … Не такое чувство возбуждает взгляд на главный корпус, издалека заметный в темном лесу черными башнями. Это огромное строение, как гроб великана, уныло стоящее среди игривых пристроек, есть произведение другого зодчего – Казакова, едва ли бывшаго художником. Вот как старики это рассказывают; не ручаюсь за верность события, но это точное предание: Баженов, окончив дворец, теперь уже несуществующий, и сохранившиеся доселе пристройки, наслаждался высоким чувством художника, созерцающего свое произведение, мечтал … но случилось иначе. Императрица прибыла в Москву, и всегда заботливая о благе подданных, была огорчена чем-то, была скучна. Придворные, не любившие Баженова, воспользовавшись сим случаем, для рассеяния предложили Государыне поездку в Царицыно. Время сумрачное, дождливое, дурная дорога, постные лица свиты, отражавшей расположение Императрицы, все собралось вместе; и среди сих неблагоприятных предзнаменований, Баженов, пылкий искусством, самоуверенный, сопровождал поезд в Царицыно. Здание, отделанное вчерне, не могло был блистательным; сумрак дня, сумрак рощей, все сделало первое неприятное впечатление; и Императрица, взошедши в комнаты, по дурной, может быть, наскоро сделанной лестнице, взглянув изнутри на кирпичные стены, заметила с неудовольствием, что комнаты и малы и темны. … Это глубоко тронуло художника; он желал оправдаться: но Императрица не обратила более внимания на Баженова, не замечала его, возвратилась в Москву и дворец был сломан. Прелесть места, может быть, даже мысль, возбужденная разрушенным созданием Баженова, утвердила уже за Царицыным общее внимание, и Архитектор Казаков, быв рекомендован для постройки дворца снова, выстроил тот, который теперь стоит, как мавзолей над гением Баженова. Оставшиеся от прежнего дворца окружные строения, легкостию и чистотою своею, затмевают главный корпус, который кажется еще печальнее от примкнутых к нему башен, с высокими ржавыми железными крышами, похожими на порыжелые тульи шляп.

Защитники Казакова уверяют, что дворец сей совершенно изменил бы наружность свою, если б был отделан. Башни украшены золочеными шпилями, огромные окна разноцветными стеклами; но, воля их, мое чувство против этого, может быть, за память оскорбленного гения! Как бы то ни было, дворец и все окружающие строения остаются заброшенными; время муравит стены и корень зыбкого растения раздвигает камни, сложенные гордою мыслию строителя. Мелочная потребность человека обратила один корпус Баженова в плохую ресторацию!!!

Но не одни недостроенные и уже полуразрушенные здания составляют прелесть Царицына. Огромный сад его превосходит без исключения все сады в окрестных дачах Москвы и расположен с разборчивым вкусом, не оскорбляющим взыскательности любителей природы. Чтобы вполне дать понятие о прелести сего сада, к сожалению должно говорить в прошедшем времени: ныне это не тот уже обширный сад, в котором не было заметно искусства, где все было у места, кстати, где не видно было досадного намерения провести вас указанным путем к чему-нибудь, где все было легко, случайно, идешь бывало наудачу и с изумлением выходишь к прекрасному виду или затейливой беседке. Теперь не то уже, что было при П.С. Валуеве, радушием своим привлекавшем многочисленных посетителей в дубравы Царицына. Половина сада, по ту сторону пруда, оставлена без призора; дорожки заросли и приезжие из Москвы гости перестали ходить туда. Там только косят сено! Беседка на скате берега стала складочною таможнею хворосту; птичьи острова опустели; Нептун, высившийся среди разлива вод с камня, пестревшего пурпурными цветами мака, упал в подводные чертоги свои; острова обволокло тиною; к ним не возможно подъехать и таинственные развалины на одном из них, с переходами, заросшими полынью, сделались теперь действительно недоступными. Вода в прудах много упала, не знаю почему; но думаю, что секрет в плотине, на которую сильно свидетельствуют обсохшие берега у верховья. Начало сада, как начало многих дел на Руси, держится в порядке; но пройдите глубже, и увидите небрежение: гроты обвалились, в беседках выбиты стекла, украшения берестою и мхами ободраны. Но все Царицыно удержало за собою общее внимание, все еще любят тенистый, роскошный сад его, и почти ежедневно встретите там гуляющих. Отдаленность места обыкновенно заставляет всех отправляться туда с запасами; и внимательным Валуевым устроены беседки со всеми удобствами для двух-трех-дневной кочевой жизни. Бывало, кто приезжал в Царицыно прежде других, занимал любую и хозяйничал тут день, два; да и как иначе можно гулять вдали от города, в саду не несколько верст? – Никто не жаловался, все были довольны и пестрые семьи кочевали со смехом и шутками.

……………………………………

…………………………………….

…………………………………….

Уныло ходил я на днях по берегу пруда Царицынского. Старик матрос, с грубыми, полудикими чертами, сидел на пристани. Я подошел, слово за слово, о том, о сем, о роговой бывало музыке на шлюпках, о щуках с золотыми серьгами во глубине озера, о весельи в прежнее время… говорили, говорили… Старик охотно рассказывал и с совершенным бесчувствием солдата кончил речь свою так: было, да быльем поросло!

(угодно ли продолжение?) – и очень (Изд.)