В "Телескопе" в 1832-1836 гг. были напечатаны статьи Н.С. Селивановского: "Царицыно" (1832, №9), "Воскресенск"(1832, №12), "Лизин пруд и роща Тюфелева" (1833, №2), "Петровское-Разумовское" (1834, №1). Впоследствии было решено издать отдельно все очерки с вступительной статьей "Москва" (1836 №6).

Москва

В продолжении нескольких лет, в «Телескопе» помещались прекрасные статьи под заглавием «Московские окрестности", без сомнения не позабытые нашими читателями. Сочинитель их, москвич в душе, поставил себе целию ознакомить соотечественников с древнею столицею, матерью городов русских, сердцем народа русского, в очерках, наполненных патриотическими воспоминаниями, которыми кипит Москва. Так как статьи эти должны составить целое, которое со временем будет издано вполне, то он счел за нужное сделать к ним род вступления вообще о Москве. Здесь предлагается начало этого вступления, которое содержит в себе предания о мифическом происхождении нашей белокаменной. Нам обещано и продолжение. Изд.

На севере, лесами заросшем, снегами осыпанном, изрытом реками и дорогами, середи холмов, меж болотами, при бедной речке из-под куста выбегающей, пал бор посеченный, долины широко расступились, и на светлом, неровном раздолье столпились палаты, церкви, хаты, сады, башни с светлыми кровлями, улицы по косогорам разбежались с толпами горожан досужих, с вереницами столичных жителей. Этот сборник, лет семьсот собираемый, эта лепная, не писанная летопись, с высоким Кремлем, своим заглавием, перемеченная крестами могильными, главами церковными, осыпанная воспоминаниями, пестрая урочищами и преданиями, любимая и коверкаемая жителями – исстари слывет на Руси белокаменною, а зовется Москвою-кормилицей. То тесно и бедно застроенная, то садами и палатами украшенная, нескладна и нестройна она, как дивный город, по частям перетасканный в глушь Азии и расставленный среди лесов и между хижинами. В ней зодчество Запада, колоннады Италии рядом с избами, бульвары меж огородов, хищная птица вьет гнездо подле дома, где пишется статья журнальная, политика соседка с фабрикой, боярство об руку с народностью, борода не редкость, мундир не диковинка. Москва любимая народом, Царем добрым уважаемая, старинная болтушка и современная модница: летопись в альманах вставленная, старина позолоченная изломанная и раскрашенная, единственная грамота народу русскому понятная, который все, что знает, от Москвы узнал, все, что чувствует, из Москвы принял, куда он идет и с молитвою и с работою, и где стекается все, что может или хочет пожить свободно и весело! Русской(так) любит Москву, каменную люльку железного царства, и, гражданин Севера, сочувствует его сердцу, бьющемуся жизнью народною, лет четыреста своим дыханием оживляющему чистую русскую кровь, окрашивая ее жизнию общественной, а холодную атмосферу грея теплыми мыслями. Это пук нервов, узлом сошедшихся от всех оконечностей отечества; мозг тела огромного, прикрытый каменным черепом; пульс, по биению которого узнается сила кровообращения, дружный с организмом, не чуждающийся его в годины тяжкого испытания, судорожно замиравший с ним и в горячку жара Наполеонова и в студеные зимы Борисовские; феникс, из пепла возродившийся, оживясь стремлением соков целой России, стекавшихся к сердцу любимому, как паук многодеятельный, Москва незаметно обхватила сетями путей своих все области, стянула торговлю, сосредоточила промышленность, и как дерево огромное, пустив каменные корни свои в тайники кремлевские, осенила пространство великое, крепкою собственною силою, наперекор природе, едва брызнувшей струю свою для его оживления. Ни труд человека, ни щедрость природы, ничего для Москвы не сделали, в ней самой заключается талисман силы невидимой, соединивший у подножия Кремля все нити бытия русского. Эта сила, ничем по-видимому не поддерживаемая и вместе с тем никогда не ослабевающая, есть истинное явление организма живого, а не автомата искусственного; и Москва, укрепляясь временем, увидит еще многое, проживет еще долго, долго; по крайней мере, Россия не переживет Москвы!... И кто знает глубину будущего: рано или поздно, может быть она с своею странною, азиатскою, веками напечатанною физиономиею, станет на ряду с подобными ей средоточиями жизни общественной, не обширностью только пределов, но и силою мысли в мире нравственном! Кто знает: быть может, ей завещано быть восточным полюсом Европы, в противоположность блестящему западному, но уже переполненному, истощенному жизнью! Непреложны законы естественные: то не зыбкие уставы человеческие; и народы, без сознания, им покоряются, каждый занимая место определенное, выражая идею заветную. Но законы сии требуют во всем противуположения, соперничества, равновесия; и кому же, как не сердцу народа русского, на весах судьбы должно лечь на чашу правую!... Вглядитесь: уже толща земли русской сдерживает своей гранитной твердостью физическое могущество Запада, и если вступит с ним в состязание нравственное, то, конечно, в Москве мысль великого народа достигнет силы творческой. Москва сердце, а мысль, только выходя из сердца, становится плодотворною. Золотые мечты! Назовите их болтовнею московскою, но не всякой променяет их на расчетливость ума, на его ледяную, гранитную бесчувственность… Но довольно – слишком довольно! … Где Москва моя, России дочь любимая, мать городов русских, белокаменная, хлебосольная, болтливая и досужая?... Думая о ней я задумался, глядя на нее загляделся – и взор с помоста поднялся на здания, храмы, башни, золотистые маковки, а над ними небо чистое, золотистое … Взор в вышине слился с мыслию – и порхнула, понеслась, полетела в бесконечность – и только холодный смех образумил москвича-мечтателя … Глядь – кругом, передо мной, стоит Москва каменная, безжизненная, словно оцепенелая, как огромное кладбище, крестами усеянное, мхом поросшее - …

-

Наш век – век истории – век строгий, взыскательный, который непослушных себе клеймит именем отсталых, печатью отвержения! Боясь быть ошельмованными, спешит отделаться от него выпискою историческою, не ученою, а просто предлагая события по старшинству их и связывая только дымковым покрывалом мыслей, мечтами вышитым…

В старые века прежние, не в нынешние времена последние, когда правда походила на сказку, а сказка на правду – в ту пору как величайшие события Европы шумно распадались в безобразной обширности Империи Карловой, потом волнуясь слились в одну изумительную мысль, взмахнули знамя крестоносное, и толпы рыцарей с радостным криком водружали крест на стенах Иерусалима ветхозаветного – в ту пору когда все жило и действовало на юге и на западе, Север и Восток оставались чуждыми делу общему, лесами поросшие, снегом осыпанные, и только по берегам Днепра и Лыбеди жизнь Руссов виднелась в крамоле и усобице …

То старина, то и деянья! И в ту-то пору народ распуганный, князья увеченные и грабленые, забивались все дальше и дальше в глушь северную, и там, в странах безлюдных и варварских, к северу от Оки, среди дикарей диче себя, раскидали поселки семейства русского. Пришельцы с юго-запада вспоминали на тундрах любезные страны полуденные, где жили духом и мыслями, где лежал священный прах их предков, где храмы славились чудесами, небо было ясное, народ досужий и зажиточный; но неволя, бедность и изгнание, вкореняли их на севере, и они, тоскуя по светлой родине, лениво заселяли землю пустынную, и тешились, перенося имена южные на реки, леса и урочища полуночные. Среди сих-то невольных селений, медленно укоренявшихся, превращаясь в отдельные владения, тихо, неслышно, невидимо завелась Москва, лет сто никем не замечаемая; но, мало по малу усилясь, как растение туземное меж высадками, укоренилась на своей родной почве; поливаемая речкою Смородинкой, выросла, скрепилась, созрела, заглушив все окружающее; вытерпев обиды тяжкие, то унижаясь, то отбиваясь, достигла славы великокняжеской, первосвятительской, выразив в самом развитии своем характер народа, которого стала представительницею. Киев пал перед Суздалем, Москва овладела Россиею! Иначе и не могло быть. Напрасно стали бы искать объяснения усиления Москвы в систематических теориях образования городов западных. Там был другой мир, иное общество, законы которых неприложимы к духу русскому, своенравному, своеобразному, выражающемуся во всем по-своему, который, действуя вопреки теории, заменяет знание понятливостью, уменье сметливостью, расчет удачею, ловит на лету случаи, таит хитрость в унижении, водится с другом и недругом, все стерпит, во всем откажет себе в пору трудную, все возьмет при случае, и все потеряет разгулявшись слишком весело; который, как будто созданный для опровержения всякой системы, то ленивый, то деятельный, не дорожит ничем и всем пользуется, не подчинен последовательности, но, беспрерывно изменчивый, упрямо идет своею дорогою. Где ж тут место теории, когда на авось города брали, а как-нибудь век прожили? Не нам, по крайней мере, этим духом взлелеянным, строить город Москву по силлогизмам историческим: будет с нас и того, что расскажем по-писаному, как лет за семьсот «стала быть Москва», и вглядимся, по русскому ли обычаю молодецкому зачалась она.

Знаете ли, по какому случаю впервые Москва поминается в летописях? Не знаменитое дело, не важное событие, выкликивают имя Москвы из темноты прошедшего; нет, ничего не бывало; впервые поминается Москва как веселое место пирушки, лужайка застольной беседы, разгулья приятелей, которые веселятся, пьют, едят у Москвы, и разгулявшись грабят, бьют, словом тешатся. Так и быть должно: с «милости просим» каждый бой начинается, и зачало Москвы дружит как-то с русским духом разымчивым, который, начав за здравье, сводит за упокой чашу веселую. За семьсот лет от текущего года академического, когда нынешние степные губернии были еще лесные земли, полные диких половцев, все широкое раздолье царства русского было одно черезполосное владение забияк, слывших удельными. Они дружились и ссорились, друг друга угощали и окармливали, слепили братьев, ласкали чужих, душили своих, и оставили нам в завет две пословицы: «душа мера» и «кто кого смога!» Жизнь была хоть невольная, да привольная! В те поры, в годы старые, крепко враждовали Ольговичи с Мономаховичами (говорят какие-то летописи), грабежу и предательствам счету не было, и Святослав, угождая (тогда еще!) князю Георгию Суздальскому, пособлявшему ему грабить области смоленские, «да ему пардуса зверя русского на потешанье княжеское» (которого по Карамзину, вероятно доставили ему греки или половцы – зимою-то!), а добрый «Георгий рек ему: буди брат ко мне к Москве! И любезно целовахуся в день пятка на Похвалу Богородицы» (1147, марта 28). Летописцы славят веселье княжеское, обеденное у Москвы пиршество, на зеленых лугах, среди дубрав, при речке Смородинке, и, заминаясь рассказывают, как Георгий, прозванный Долгоруким, созывавший пировать к Москве, убил господина тамошних сел богатого тысяцкого Степана Иванович Кучку и бросил его в пруд (у нынешней Комиссии строений), но потом разжалобясь на детей Петра да Акима Степановичей, а более на дочь Улиту прекрасную, женил на сироте сына Андрея «и посла во Владимир с честию», а сам, разлюбовавшись красными берегами, «повелел создать град – «и бысть Москва!» -

Весело и страшно началась по летописям столица русская: «на крови бысть основана!» И вслед за тем пророчество: «на сем месте сожиздется град велик и распространится царствие триугольное и в нем умножатся различных орд люди!»…

Вот первый завет предания Москве! Лихие языки есть и в летописях (где их нет!): они-то прибавили, будто Мосох, сын Иафетов, прямо из Библии, пришед поселился в московской губернии, с женою красавицею Кву (Мос-кву) с молодцами детьми Я и Взу (Я-узу), что он-то и основал Москву на устье Яузы, где была в старые годы церковь Никиты Мученика. Оставляя в покое старину непочатую и заботливо вглядываясь в первые следы Москвы в наших летописях, догадываемся только, что на Москву собрались князья гулять, и тут убили тысяцкого, или что-то другое нечистое, а сделали, потому что седой монах, списавший летопись, говорит ясно: «на крови Москва основана». И так зачало Москвы вином вспрыснуто, кровью полито, а концом копья видно вскормлено. Сто лет потом не слыхать Москвы, словно не было ее, кроме сказки о Букале пустыннике, жившем «на островце малом в хижине», где нынче стоит дворец; да о Подоне, человеке Римлянине, Духа Святаго исполненном, «иже рек Даниилу о Москве: возлюби, княже, место сие: зде созиждут храм Божий и пребудут архиереи!» да еще о постройке храма Спасова на подонских (кремлевских) горах. Жертвуем Букалом и Подоном историческому направлению века, уничтожающему историю, и дадим волю на сто лет воображению.

Георгий-Долгорукий (1147) заселял Москву; ровно через сто лет Михаил-Храбрый Московский (1248) изгнал дядю из Владимира и в том же году положил в Литве голову. И так вот что в эти сто лет Москва делала! Она росла, и выростила Храброго!

Вот слова летописей! И в этом темном, таинственном, неясном, сказочном зачале Москвы, не подкрепленном никакими свидетельствами указными, не виднеются ли признаки древности, с жизнью народа сливающейся, восходящей до мифических начал всего великого? В облаках басни скрывается начало города нашего, родины нашей славы, этой Москвы, на которую иные глядят с пренебрежением. Зерно этого Кремля остробашенного, этой любви и гордости народа, покрыто туманом старины, все оптически увеличивающей, наводящей мечты сумрачные, будто волшебные, в которых блуждает мысль. Среди вековых лесов, под небом с землей вдали сходящимся, восстают неясные образы Москвы, за семьсот лет явившейся. Сколько тысяч костей людских тут рассыпалось, сколько мыслей тут замерло! И, даже без веры в историю, можно ли бессмысленно кружится на этом пространстве, так издавна насиженном, где каждая горсть земли есть прах предшественника, каждая зелень упитана костьми покойников, каждое здание есть надгробие былого, в свою очередь некогда развивавшегося? Любовь к Москве народа русского схода с тем трепетным благоговением, с каким вступаем мы на ниву Божию, полную воспоминаний, благодарности и надежд. Сто лет жизни, за шестьсот лет до нас – что были, как были, для чего были – и были ли? Ужели след минувшего истреблен совсем едкой пылью современного? Не отразился ли он в настоящем, как лета чуть памятного детства отсвечиваются в крепких думах мужества? Ужели бессмысленны слова: «столица древняя – мать городов русских?» Мысль о русской старине не сливается ли с Москвою невольно? Не презирайте ж старины Москвы, с сказками целой Руси сливающейся; берегите ее как темное воспоминание, которое ведет к ясному будущему!..

Н. С-ий.