Юдифь Львовна Цельникер окончила Биологический факультет МГУ и до 1948 г. работала на родном факультете. В 1950 -е гг. она стала научным сотрудником Института Леса АН СССР и проработала там более 50 лет. Она изучала водный режим растений, фотосинтез, защитила диссертацию на степень доктора биологических наук.

В декабре 1927 года мы переехали поближе к месту работы отца - на Восточную улицу в Симоновской слободе (впоследствии Ленинская слобода). Свое название улица получила от того, что до революции там располагались склады так называемых восточных товаров - чая и пр. Товары привозили по окружной железной дороге, которая проходила рядом с улицей. Недалеко от нее находилась станция "Лизино" и Лизин пруд в котором утопилась бедная Лиза - героиня Карамзина. В то время, когда мы там поселились, Лизин пруд еще существовал, но был невероятно грязен и распространял зловоние. Потом его засыпали.

Симонова слобода была рабочим районом. Там располагались заводы "АМО". "Динамо" и "Парострой". Мы поселились в четырехэтажном кирпичном кооперативном доме. Четыре наших кирпичных дома одиноким островком возвышались над массой одно- и двухэтажных деревянных домишек слободы. Неподалеку находился Симонов монастырь, построенный, если не ошибаюсь, в ХIV веке. Он стоял на высоком берегу Москва-реки и входил в цепь монастырей, которая тянулась по берегу Москва-реки с юга вплоть до Кремля (Коломенское, Новоспасский монастырь и др.). Со сторожевых башен этих монастырей далеко просматривались окрестности и другие монастыри. С них монахи подавали огненные сигналы о приближении татар. Монастыри были окружены толстыми и высокими кирпичными стенами. В верхней части стен были отверстия, через которые во время осады жители лили на головы врагов кипящую смолу. Внутри монастыря были подземные ходы, ведущие к реке. Потом река отошла, и на моей памяти ее отделяла от монастыря широкая пойма. Весной во время наводнений пойму заливало. В некоторые годы вода поднималась так высоко, что доходила до стен монастыря, а потом, когда она отступала, в оставшихся лужах можно было найти рыбу. К монастырю примыкал парк "Липки", и в нем - церковь Рождества Богородицы, еще более древняя, чем монастырь. От высокого берега до поймы шел пологий и длинный склон. С него мы зимой съезжали на санках. Потом вся эта территория отошла к заводу "Динамо" и в церкви поместилась компрессорная.

С центром слобода соединялась трамвайной линией. Трамвай шел к центру через большой пустырь, с одной стороны которого располагались пороховые склады, а затем мимо Крутицких (Алешинских) казарм (В воспоминаниях Герцена написано, что он сидел там во время своего ареста), и доезжал до Спасской (Крестьянской ) заставы. За ней начинался "город".

Несколько далее от наших домов в противоположном направлении была площадь, к которой вела улица, названная по тогдашней любви к громким революционным названиям улицей Парижской коммуны. Площадь называлась площадью Возрождения, что могло восприниматься только как насмешка - она была вымощена булыжником, на ней располагались коновязь (а около нее - непросыхающая грязь по колено) и единственный поблизости одноэтажный деревянный магазин. Площадь окружали низенькие деревянные домишки.

Наша семья занимала две комнаты трехкомнатной квартиры. Нашими соседями по квартире были двое мужчин - "старик" (как мы его называли) и его зять. Зимой они работали кузовщиками на заводе "АМО" (завод в то время был полукустарным и они как столяры вручную собирали кузова грузовых машин), а на лето уходили в свою деревню под Москвой (около Красной Пахры). В семье старика было семь детей. В 1930 году, когда началась массовая коллективизация, старик перевез детей в Москву. Их комната была 10 метровой, так что ночью часть членов семьи спала на кухне. Жили мы с этой семьей очень дружно, тем более, что младший (и единственный) сын старика Сережка был моим ровесником и мы с ним подружились.

Дом был населен рабочими окружающих заводов. В нем было много детей - почти в каждой семье было по двое-трое детей, а в некоторых семьях и гораздо больше. Мы ходили друг к другу в гости, и меня удивляла бедность в большинстве семей. У многих единственной мебелью были стол и кровать. Хотя в магазинах в это время продуктов было еще достаточно, они были недоступно дороги для рабочих. Поэтому обычной пищей были черный хлеб, постные щи из кислой капусты и пшенная каша, а лакомством - селедка. На Украине, где мы раньше жили - питались иначе: там кислую капусту не употребляли, варили свекольный борщ, гречневую кашу, хлеб ели только пшеничный, да и вообще, еда была более разнообразной даже у бедных людей. Поэтому мама презрительно называла эту московскую еду "кацапской" Правда, с началом пятилеток даже об этой скудной еде можно было только вздыхать...

Квартира была на первом этаже. Под нами был большой подвал, а в нем - кладовки для жильцов. Очень скоро в подвале поселились мыши и крысы. Они прогрызли на кухне большую дыру и часто забегали к нам. Я научилась ловить мышей руками, но однажды по ошибке схватила крысу. Она впилась мне в палец мертвой хваткой и повисла на нем. Никого больше дома не было, и я никак не могла ее отодрать, пока не пришли взрослые. В квартире было много тараканов, а вскоре, после какого-то жаркого лета, когда жильцы верхних этажей ночевали на улице под нашими окнами, появилось и много клопов. От детей наших деревенских соседей я нахваталась и головных вшей. Купались мы сравнительно редко. Ни газа, ни горячей воды, а тем более ванны у нас не было. Готовили на примусах и керосинках. Они часто разгорались и коптили и от этого потолок в кухне был черным от копоти. Для купания или стирки можно было натопить дровяную плиту на кухне или нагреть самовар (на кухне была вытяжная труба специально для самовара), но это делали редко, так как не было дров. Поэтому мыться ходили в баню, довольно далеко от дома. Для того, чтобы туда попасть, нужно было отстоять большую очередь. Очереди стали особенно большими после 29 года, когда население Москвы резко увеличилось.

Может показаться, что при описании всех этих "ужасов" я хочу сказать о тяжести нашей тогдашней жизни. Это не так. Это был наш привычный быт, и пишу я об этом здесь для того, чтобы можно было лучше представить себе нашу жизнь. Мы, и я во всяком случае, этим не тяготились. Правда, мама любила со вздохом рассказывать, как жилось в "мирное время" - то есть, до первой мировой войны. Но это скорее были вздохи по ушедшему детству и юности.

Я целыми днями играла с ребятами в большом дворе, который образовывали наши дома. Он был до того утоптан, что на нем не было ни клочка зелени. Обычными играми были лапта, чижик, "классы", палочка-выручалочка, казаки-разбойники. Теперь, насколько я знаю, таких игр, со многими участниками и сложным распределением ролей, нет, да и ребята дошкольного и младшего школьного возраста гуляют под наблюдением взрослых. Во двор заходил старьевщик и пронзительным голосом нараспев кричал "Старье берем". Ребята сбегались к нему. За пустую бутылку, рваные галоши или старую тряпку можно было получить у него мячик, подвешенный на резинке, свистульку, которая издавала звуки, похожие на "уйди-уйди" или деревянных дровосеков. Однажды во двор даже забрел цыган с медведем. За его представление мы бросали ему по полкопейки (кто мог их раздобыть).

Моим излюбленным занятием с Сережкой было хождение на городскую свалку - она находилась за железной дорогой. Там мы разыскивали цветные стеклышки, а потом дома, сидя на полу в коридоре, занимались их дележкой. Это всегда заканчивалось дракой.

В 1928 году мне исполнилось 7 лет и меня решили отдать в школу. Но в обычную школу принимали только с 8 лет. Пришлось мне поступить в школу около Яузских ворот, где была "нулевка" и принимали семилеток. Но когда обнаружилось, что я уже хорошо читаю и немного умею писать, меня перевели в первый класс.

Во второй класс я уже пошла учиться в школу, расположенную поблизости. Она представляла собой деревянное двухэтажное здание, в котором было четыре классных комнаты. Там учились школьники начальных классов. В классе была печка и если кто-то на уроках хулиганил, его ставили "за печку". С четвертого класса нас перевели учиться в другую школу. Это было большое четырехэтажное кирпичное здание, которое начало в 1922 году строиться по инициативе рабочих и, кажется, на собранные ими средства. Школа была торжественно, в присутствии Калинина, открыта в 1927 году к десятой годовщине Октябрьской революции. Школа, насколько я знаю, была единственной на всю Ленинскую слободу. Она находилась недалеко от автозавода. Местность между заводом и школой называлась Кошачка. Там стояли одноэтажные деревянные домишки и ходили коровы. Ходить в школу нам было достаточно далеко- примерно полчаса ходьбы, осенью и весной по непролазной грязи. Кроме школы я ходила в "группу" учиться немецкому языку. Нас учила сестра Рамзина, известного ученого, тогдашнего директора Теплотехнического Института. В 1930 году его арестовали, был громкий процесс "Промпартии" и наши занятия прекратились.

Мир жил напряженной жизнью. В газетах писали и все обсуждали события, связанные с освоением Северного полюса - катастрофу дирижабля Нобиле, попытки его спасения, поход ледокола "Красин". Хорошо помню, как в небе Москвы величественно плавал дирижабль "Граф Цеппелин". Всем были знакомы имена советского летчика Чухновского и норвежца Амундсена. Амундсен был настолько популярным, что его именем "Роальд" называли родившихся в то время детей. Вообще тема освоения Арктики, дальних перелетов нашей авиации, которая стремительно развивалась, была актуальной на протяжении всех тридцатых годов. В это время уже появилась радиотрансляция и во всех квартирах висели черные тарелки репродукторов. Я до сих пор помню фамилии летчиков, участвовавших в спасении Челюскинцев, фамилии членов экспедиции Папанина...

Другая популярная тема - обсуждение положения в Германии и единоборства Коммунистической партии Германии, которая была там очень влиятельна, и партии национал-социалистов. Именем Тельмана - Эрнст - вождя коммунистов Германии, соперника Гитлера в борьбе за власть, а потом узника фашистских концлагерей так же, как именем Роальд, часто называли детей.

В 1928 году было объявлено о начале пятилеток. Мгновенно опустели все прилавки магазинов, ввели продовольственные карточки с очень скудными нормами. В деревне начались раскулачивание и сплошная коллективизация. В 32-33 году на Украине начался голод и Варя уехала от нас в Киев, чтобы помогать родным. После нее у нас были домработницы, но они, как правило, жили у нас недолго и не оставили большого следа в нашей семье.

В нашем районе развернулось большое строительство - строили новые заводы -велозавод, гигант "Шарикоподшипник", реконструировали и расширяли "АМО", присвоив ему имя Сталина. Строили новые жилые дома на ближайшем пустыре и вскоре рядом с нами возникли новые улицы - Велозаводская, несколько улиц Машиностроения, Шарикоподшипниковская. На "Площади" (так мы для краткости называли площадь Возрождения) построили большую фабрику-кухню. Москву заполонили сезонные строительные рабочие из ближайших деревень -"сезари". Подвал наш заселили новыми москвичами

По нашей улице сплошным потоком ехали телеги с кирпичами. Любимым нашим развлечением стало прицепиться к задку телеги и повиснуть под ней. Если возница это обнаруживал, он больно стегал нас кнутом по рукам.

В 1930 году наконец сбылась моя мечта - я стала пионеркой. Нас, одетых в униформу "черный низ, белый верх" выстроили на сцене в большом зале Симонова монастыря и мы торжественно хором произносили "Я, юный пионер СССР, перед лицом своих товарищей, торжественно обещаю, что.... " Потом нам надели красные галстуки.

В стране началась ожесточенная борьба со старой жизнью. Интенсивно велась антирелигиозная пропаганда. Запретили рождественские елки и бальные танцы. Отменили семидневную неделю, а вместо этого ввели пятидневки (дни назывались по порядку - первый день, второй и т. д. ) со скользящими выходными, так что в семьях у всех членов семьи выходные были в разные дни.

В 1930 году взорвали Симонов монастырь. От него осталась лишь часть крепостной стены и две сторожевых башни. Потом на месте монастыря выстроили Дворец культуры автозавода им. Сталина с театральным залом, большой библиотекой (филиалом Ленинской библиотеки) и комнатами для различных кружков.

Мы с ребятами шныряли по развалинам монастыря, лазали в подземные ходы и наблюдали, как с кладбища при монастыре навалом на телегах вывозят памятники. Как мне помнится, среди них был и памятник крупному русскому писателю, по-моему, Аксакову. Девочка из нашего дома рассказывала мне, что под горой у монастыря она видела кучу черепов и костей и в этой куче копались люди..

Для разборки кирпичей после взрыва монастыря устроили субботник, на который колоннами во главе с оркестром пришли рабочие ближайших заводов. Я тоже, надев в качестве спецодежды папину рубаху, увязалась с ним на этот субботник.

Вообще хождение строем под оркестр или с хоровыми песнями в то время часто практиковалось и при разных массовых мероприятиях рабочих и для школьников. Очень красочными были праздничные демонстрации. Папа, как инвалид, на них не ходил, но с раннего утра, заслышав звуки оркестра, мы с ним выходили на улицу и внимательно всматривались, как одна за другой проходили колонны заводов, обсуждая их оформление. Зачастую, особенно в конце двадцатых - начале тридцатых годов, колонны были украшены куклами - карикатурами на Чемберлена и других буржуазных политиков. Если колонна почему-либо останавливалась, тут же начинались пляски и песни. Пели революционные песни или песни, связанные с гражданской войной. Любимыми песнями были "Там вдали за рекой загорались огни" и походная песня дальневосточных партизан:

По долинам и по взгорьям

Шла дивизия вперед.

Чтобы с боем взять Приморье,

Белой армии оплот.

У нас эта песня заканчивалась словами:

Разгромили Рябушинских,

Разогнали всех господ,

И на Ленинской слободке

Свой построили завод.

Нас, школьников, брали на демонстрацию, начиная с 6 класса. Мы мечтали поскорее дорасти до этого времени. В обычае тех лет также были торжественные заседания - перед праздниками, а также по разным другим поводам. Заседавших обязательно приветствовали пионеры. У меня был громкий голос и хорошая дикция, и поэтому мне обычно поручали роль ведущей на таких приветствиях. Помню, как я произносила слова, принадлежащие, кажется, Сталину: "Огромным утесом стоит наша страна, окруженная океаном буржуазных государств. Волны за волнами катятся на нее, грозя поглотить и разбить. А утес все стоит незыблемо. В чем его сила?" Остальные ребята хором подхватывали "Сила нашей страны, ее крепость в том...". Вторым ведущим на таких "представлениях" бывал мой одноклассник и сосед по дому Вовка Фортов. После конца приветствия обычно бывал концерт, а нас выводили из зала. Однажды, когда мы стояли на сцене, Вовка шепнул мне: "Давай убежим и останемся на концерт". Со сцены мы кинулись за кулисы, за нами гнались. С разбега я уткнулась головой в живот Игоря Ильинского. Нам удалось убежать, мы сидели в зале и слушали, как поет Обухова. Она была полной женщиной, и во время ее эмоционального выступления все ее формы тряслись. Мы начали подталкивать друг друга и неудержимо смеяться, так что в конце концов нас с позором вывели.

Время было скудное. Одежду и обувь давали по ордерам. Нам в школе выдали "пионерские костюмы" - рубахи и штанишки для мальчиков и юбки для девочек из синего сатина. В них мы ходили в школу, и у большинства это была единственная одежда. Помню, как в школу привезли обувь и на уроке учительница примеряла и раздавала ее нам. В школе нас кормили обедами -кислыми щами и кашей из перловой крупы. За 10-15 минут до большой перемены трое дежурных из каждого класса (тогда это называли не класс, а группа) шли в столовую и получали тарелки, ложки и по бачку щей и каши на каждый стол (наш класс занимал три стола), а затем, когда приходили остальные ребята, раздавали эту пищу, а затем убирали грязную посуду. После начала раскулачивания Москву заполонили нищие. Особенно много нищих, часто с грудными детьми на руках, почти непрерывно звонили в двери нашей квартиры после 1933 года, когда начался великий голод на Украине.

1933 год был тяжелым и для нашей семьи. Покончил с собой младший брат папы. В то время он был главным инженером на заводе "Красный Путиловец" (завод им. Кирова). Он не оставил предсмертной записки, поэтому причина его самоубийства неизвестна. В это время в Ленинграде уже начинались аресты и возможно, он предчувствовал вероятность ареста и для себя.

В это же время от сыпного тифа в Киеве умерла бабушка. Дедушка переехал жить к нам. Летом мы сняли дачу на Истре. Туда же приехали жить мамин брат Яша и Мируня с четырехлетним сыном Яшей. В то время существовали Торгсины, в которых за валюту или золотые и серебряные вещи можно было свободно покупать продовольствие. Однажды Мируня выменяла серебряную ложку на французскую булочку. Ее разделили между дедушкой и маленьким Яшей. Я стала просить дать кусочек и мне, на что мне отвечали: "булочка только для стареньких и маленьких, а ты среднего возраста". Я ревела и говорила: "Не хочу быть среднего возраста"

Дедушка прожил с нами недолго. Дело в том, что он был глубоко верующим человеком и строго соблюдал все религиозные правила в отношении пищи (мясную и молочную пищу нужно было готовить в разной посуде, и ряд других ограничений). Поскольку в нашей семье эти правила не соблюдались, для него приходилось готовить отдельно. Кроме того я, зараженная антирелигиозной пропагандой, как только дедушка начинал молиться, кричала ему "Дедушка, зачем ты молишься, Бога нет!". По религиозным правилам во время молитвы он не имел права отвечать мне. Поэтому, выведенный из терпения, он иногда швырял в меня первыми попавшимися предметами.

В большой степени мы жили интересами ближайших к нам заводов. По утрам в половине восьмого по очереди начинали гудеть гудки - это был первый (предварительный) гудок. В восемь часов раздавался второй гудок, возвещавший начало работы. Мы различали "голоса" гудков каждого завода. Автозавод в то время выпускал грузовики - по 5-6 грузовиков в день, и количество выпущенных грузовиков каждый день объявлялось в "Известиях". В конце каждого месяца мы интересовались, как идет выполнение плана в разных цехах, и спрашивали друг у друга "Твой отец приходит домой?" Если отец не приходил домой несколько суток, значит их цех не выполняет месячный план. Помню, однажды мой отец трое суток не уходил домой с завода, а когда захотел уйти в 12 часов ночи, в проходной его остановил директор завода Лихачев, а затем объявил выговор

Несколько позже, в середине 30х годов, завод начал готовиться к реконструкции и переходу на конвейерную систему и тогда многих его работников - инженеров и рабочих - послали учиться за границу работать на конвейере заводов Форда в США, в Италию на заводы фирмы Фиат и пр. Из ребят нашего класса у нескольких человек отцы были за границей. В 1935 году для закупки оборудования уехал в США и мой отец. Он пробыл там год, писал оттуда очень интересные письма. Для меня он подробно описывал свое путешествие через всю Европу с востока на запад, с остановками в Берлине и Париже, плавание на пароходе из Европы в Америку, первомайскую демонстрацию в Нью-Йорке и т. п. Во время войны, когда семья должна была уехать из Москвы, мы с сожалением эти письма сожгли.

После реконструкции завод начал готовиться к выпуску первого советского легкового автомобиля. Для образцов он закупил легковые автомобили разных фирм. Эти автомобили ездили по нашей слободке, и мы все хорошо различали марки каждого из них..

Отец вернулся из Америки в 1936 году. За год его отсутствия Москва стала другой. Отменили продовольственные карточки. В Москве начало работать метро. В какой-то мере сбылось пророчество отца о движущихся тротуарах при коммунизме, только вместо тротуаров в метро были движущиеся лестницы Я вспоминаю, что при открытии метро право первых поездок на метро предоставлялось только ударникам. Получили пригласительные билеты и мы -ударники школы. Нас так поразили движущиеся эскалаторы, что мы с ребятами попросили у контролера на станции Красные ворота разрешения несколько раз проехаться по эскалатору. Разрешили новогодние елки и танцы. В Москве началось повальное увлечение танцами - не только старыми бальными танцами - вальсами, краковяком, па-д-и патинером и пр., но также новыми -фокстротами, танго и пр. В кинотеатрах перед началом очередных сеансов демонстрировали эти новые танцы. На семейных пирушках под патефон танцевали все, даже с моей тогдашней точки зрения глубокие 40-50 летние старики.

Шефом нашей школы был завод "Динамо". От завода к нам был прикреплен человек, функции которого мне так и остались неясны - нечто вроде комиссара. Как его звали, я не помню. Его школьная кличка была "товарищ". Как мне кажется, он был малообразованный и неумный человек и не пользовался авторитетом среди ребят. Кроме того, у нас был прикрепленный старший пионервожатый Дима Деев. Я не знаю, был ли он умным или сильно образованным, но он был постоянным веселым спутником наших походов - как официальных, так и просто поездок за город, в которые мы самостоятельно ездили, уже будучи в старших классах школы. Хорошо помню, как мы с Димой ездили в детдом к испанским детям.

Завод помогал школе материально. Для нас завод построил пионерлагерь который находился в 10 км. от ст. Шаховская Рижской ж. д. В лагере был построен бревенчатый барак с двумя спальнями - для мальчиков и для девочек. Там помещалось 200 детей. Кроме того, были кухня, столовая и небольшой домик для пионервожатых. Лагерь стоял среди леса, недалеко от речки. Никакого другого жилья вблизи не было. В нескольких километрах от этого места был районный лагерь, вмещавший 2 или 3 тысячи детей.

Дней за 10 перед отправкой в лагерь выделяли ударную бригаду из старших мальчиков, которые ехали туда и подготавливали лагерь к открытию. Заранее отправляли вещи ребят. В день отъезда всей основной массы ребят мы с раннего утра приходили в школу и после торжественной линейки садились на трамваи, специально поданные для нас к школе. Вереница этих трамваев везла нас к Рижскому вокзалу, и специальным поездом мы вместе с ребятами из районного лагеря ехали до станции Шаховской. Вагоны были допотопные, со сплошным настилом вместо верхних полок, поезд шел медленно (хотя и без остановок) и поездка продолжалась целый день. На станции нас ждали телеги, куда сажали малышей, а старшие ребята шли пешком. Я начала ездить в лагерь только в старших классах, и мы там числились помощниками вожатых. Обязанностей у нас было немного: мы дежурили в столовой - раздавали еду (причем старались закосить несколько лишних порций для ребят своего отряда), дежурили на "омуте" и помогали купать малышей - следили, чтобы они не заплывали на глубокие места.

Поскольку лагерь находился далеко от Москвы, родители нас не посещали. Лишь очень редко к кому-нибудь приезжали родители. Если мы узнавали заранее о готовящемся визите, то заказывали привезти нам гостинцы Обычно заказывали привезти воблу. Потом мы бегали друг за другом и лупили друг друга этой воблой.

Перед отъездом из лагеря мы начинали готовить гостинцы для дома - сушили грибы, собирали орехи, втайне от вожатых уходили вечерами в сад, который был поблизости от нас и воровали яблоки.

В лагере я подружилась с ребятами старше нас на один класс. Они увлекались классической музыкой и вечерами слушали ее по приемнику. Под их влиянием я также заинтересовалась музыкой и зимой в 9 классе вместе с одной из старших девочек пошла в консерваторию. Исполняли 9ю симфонию Бетховена. Музыка эта меня поразила и потом всю ночь сквозь сон мне чудились какие-то божественные мелодии. Эта симфония надолго стала моим самым любимым произведением.

Мы ходили в походы. Помню, как мы ходили в двухдневный поход с ночевкой где-то на сеновале. В полдник мы остановились в лесу и нам привезли хлеба и бидоны с парным молоком. Когда мы насытились, мы стали кидать друг в друга хлебом и поливать молоком. С каким стыдом я вспоминала об этом во время войны!

Иногда вечером в лесу устраивали костер с самодеятельностью. Как-то, накануне отъезда из лагеря, был устроен прощальный костер. После его окончания нас строем вели обратно в лагерь Мы - небольшая группа ребят - решили сбежать и провести ночь в лесу. Вожатые за нами гнались, часть поймали, а нам четверым - двум мальчикам и двум девочкам - удалось убежать. Мы сели под деревом на поляне и до утра декламировали стихи и пели песни. Обеспокоенные вожатые встретили нас, когда на рассвете мы возвращались в лагерь, стыдили, упрекали во всевозможных несуществующих грехах и говорили, что нас исключат из комсомола (мы к тому времени уже были комсомольцами). Но по приезде в Москву все это забылось.

                                           продолжение