Кухаркин Константин Алексеевич

Воспоминания

Из жизни рабочей окраины Москвы

Данный текст, условно озаглавленный "Из жизни рабочей окраи­ны Москвы" (то есть Симоновой слободы начала XIX века), представ­ляет собой компиляцию из разрозненных материалов в нескольких ре­дакциях: автобиографии автора, воспоминаний, заметок по истории Симоновского района, сделанных автором, очевидно, для бесед со школьниками. Воспоминаниям присуща официально-идеологическая ок­раска, как и все мемуары, они грешат в некоторых случаях фактоло­гической и хронологической неточностью, а некоторые факты автор специально опускает. Например, что его семья сама являлась домов­ладельцами в Симоновой слободе, а на кладбище монастыря, кроме "дворян и богачей", был похоронен и его отец. Автор, в прошлом фотолюбитель, оставил множество фотографий, которые являются цен­ным дополнением его записей. В конце текста приведены две исто­рии, которые выделяются из всего материала. Они были написаны, очевидно, автором для себя.

Я родился в селе Мышега Калужской губернии (в 1 километре от города Алексина) напротив чугуно-литейного завода, принадлежавше­го княгине Бибарсовой, в одном из одноэтажных зданий. В этих зда­ниях (кирпичных и деревянных), с коридорной и квартирной система­ми, располагались спальни для холостяков и бараки для семейных. В селе при церкви была двухклассная церковно-приходская школа, ко­торую окончили мой дед (Петр Андреевич) и отец (Алексей Петро­вич). Завод был единственным, как говорили, хлебом. Отец, Алексей Петрович, работал на этом заводе токарем, а дед мой (будучи кре­постным и после 1861 года) работал литейщиком и составителем чу­гуна. Его жена, будучи крепостной, была у княгини в прислугах, а после освобождения - домашней хозяйкой. В документах отца и деда нет других званий, кроме как горно-заводской мастеровой.

В 1904 году дед, оставив свою семью и взяв расчет на Мышегс­ком заводе, поехал искать, где лучше, то есть в Москву, в Симоно­во, в Симонову слободу. Здесь жила его дочь замужем за Шпориным Степаном Федоровичем - литейщиком на электро-механическом заводе бельгийского Центрального электрического общества в Москве. Там же работал и его брат, тоже литейщик, Шпорин Алексей Федорович. Они-то и переманили деда. Дед стал работать на заводе составите­лем чугуна, литейщиком, Здесь он встретил многих своих земляков.

Жили дед и его дочь у Лизина пруда в доме Архипова. Работал дед в Москве до 1907 года - заболел и уехал обратно на Мышегу и там в 1908 году умер. При жизни дед сманил на завод моего отца, Алексея Петровича. Отец, оставив нас на Мышеге, перебрался в Москву, но сразу поступить на электро-механический завод ему не удалось, и он устроился на завод Гоплер, который находился дале­ко. В 1905 в апреле он был принят токарем на завод бельгийского общества (в 1906 году завод Центрального электрического общества перешел к русской фирме "Вестингауз", а в 1913 году - в руки русского электрического общества "Динамо"), но пришлось работать также и строгальщиком. В 1905 году в сентябре отец написал, что скоро нас перевезет, ибо очень трудно жить на два стола, и к Пок­рову мы (мать, сестра и я) переехали в Москву.

В начале я с семьей жил в маленькой комнатушке в одноэтажном доме Силаевой у Лизина пруда (в доме было три комнаты, и они сни­мались отдельно), а примерно через год мы переехали в одноэтажный дом Смирнихи (там было две комнаты). Но он был сырой и холодный, и за зиму все переболели. Окна (их было два) выходили на улицу, а улица эта была сплошная грязь, а на другой стороне - забор, коим было загорожено владение Купеческого банка. Улица носила название

- Судаковский проезд [1], он никогда не просыхал, был почти не проезжим, выбоины были на 3/4 колеса. Ходили мы - где палисадни­ками, где дворами.

Грязь этого Судаковского проезда и нелады с жильцами заста­вили отца переехать к осени в дом Орлова недалеко от завода. Там была отдельная комната на втором этаже метров 16, отдельная кух­ня. Под нами был аптекарский магазин Марайн, так что пол был хо­лодный, но жить было сносно.

Симоново тогда было оторвано от заставы и считалось местом глухим. В то время вообще не было никаких удобств, освещение ке­росиновое, форточек не делали (чтобы беречь тепло), уборная во дворе общая, и считалось хорошо, если она при доме, в коридоре. Вода и дрова привозные, магазинов не было, были лавки Тихомирова, Панкова, Филиппова и другие. Сапожники, старьевщики ходили по дворам.

Симоновка насчитывала тогда 85-90, в общем, около сотни до­мов. Это были исключительно деревянные дома в две-три квартиры, редко в шесть. Крупными домовладельцами были Тихомиров, Сорокин, Панков, Горностаев, Репкин. Народу в слободе проживало порядочно. Рабочие снимали комнаты, но так как надо было оправдать деньги, сами также сдавали койки. Симонов монастырь имел два большие дома для богомольцев, и там тоже проживали рабочие.

Зелени в Симоновке было много, в палисадниках росли черему­ха, сирень, вербы, акация. В 1900-е годы слободу населял исключи­тельно рабочий люд.

Было несколько заводов. Котельный завод американца А.В. Ба­ри [2]. Там пробивали дырки в листах, грели на горнах заклепки до красна и склепывали листы, так же делалось и с железными цилинд­рами. Завод издавал с утра до вечера большой шум, рабочих называ­ли глухарями и не зря: они действительно плохо слышали. Разогрев заклепок производили исключительно подростки 10-11 лет, они были подсобниками и молотобойцами. Бари себе больше вербовал в рабочие из Владимирской губернии гороховских клепальщиками, которые по контракту отрабатывали свой срок и возвращались домой.

Электромеханический завод "Вестингауз", здесь не было ни од­ного русского начальника цеха, мастера, инженера и директора, бы­ли только иностранцы. Вестингаузские рабочие считались культурны­ми людьми, они работали по чертежам, с электричеством, заработок их был выше, чем на других заводах.

Рабочие "Вестингауз" были в числе первых по стачкам и забас­товкам. Бастовавшие выходили из ворот прямо к заводу Бари и зас­тавляли бариевцев бросать работу, потом всем скопом шли на пло­щадь. Собирались на сходки в Тюфелевой роще, но полиция их высле­живала, тогда место сборищ переносилось в другие места: Зюзин лес, овраги под Коломенском и др.

Трубопрокатный завод Гана, здесь русские работали редко, только чернорабочими, большинство составляли поляки. Некоторые из них обрусели, построили себе дома в Симоновке и стали сдавать квартиры.

В Тюфелевой роще находился химический завод русского акцио­нерного общества "Шеринг", хотя он был в роще, но доставалось и Симоновке, особенно, когда там вырабатывали хлор. На заводе рабо­тали больше женщины, и этот хлор сильно сказывался на здоровье, они даже ходили с "желтоковинами", особенно желтыми были обнажен­ные части тела (руки, лицо и пр.)

Церквей было две: приходская и монастырская, обе древние. На кладбище монастыря были похоронены дворяне и богачи, композитор Алябьев, благодетель Бахрушин. С южной стороны стены монастыря примыкала большая липовая роща, в которой рабочие заводов тайком собирались на сходки. Сейчс остались жалкие два-три десятка лип, именуемые Липки, и стена с тремя башнями [3].

В доме Фокина была "казенка", а на Сергиевской площади трак­тир Сорокина. Уличного освещения не было, если не считать 9 фона­рей у пороховых складов. Дороги были немощеными. Если везешь, ну, скажем, дрова - пропал - колесо телеги уходит в грязь на 1/2 ко­леса, и никакие галоши, ботинки не спасут.

Было только одно шоссе от Симоновки до Спасской заставы для вывоза продукции с заводов, по которому с криком, свистом, с нах­лестыванием лошадей, цугом в 3-5 троек или пар вывозилась проду­ция заводов "Вестингауз", Бари, Гана. Это шоссе давно не ремонти­ровалось и имело колдобины большие и малые. У завода "Вестингауз" был тротуар (настил из досок вдоль забора), а между тротуаром и шоссе водосточная яма. И вот, если тебя качнет, то можно изрядно искупаться в этой яме и хорошо перепачкаться. Были случаи, что пьяный угодит в канаву да и кричит: "Тону!"

Сообщения с центром и Спасской заставой города не было, кро­ме как ногами. Правда, по Москве-реке ходили пароходики от завода Бари до Москворецкого моста с остановками у Новоспасского, Крас­нохолмского, Устинского мостов. Служащие "Вестингауз" и Бари под­возились линейкой. Это экипаж с упряжкой двух лошадей, между пер­вой и второй парой колес были две долевые лавочки из расчета на четырех человек с каждой стороны. Над лавочками была крыша от дождя, а колени закрывались клеенкой. Но из-за плохого шоссе и колес на железных ободах ездить на линейках было неудобно. Служа­щие говорили, что пока доедешь, кишка кишке шиш покажет, и что язык откусишь. Зимой использовались шестиместные сани. Но так как чистка шоссе после снегопада не производилась, дорога была так же плохой.

Больниц не было, на заводе "Вестингауз" был фельдшер Филипп Максимович Саков, а у Бари - Травин. Вот наши лекаря.

Работали по 10 часов, с обедом в 11 часов дня. Заработки бы­ли очень и очень низкие, бастовали часто, но погуляют, погуляют да и попросятся снова работать. Первому мастеру на заводе надо было угождать. Поклонишься ему, угостишь его в получку, пригла­сишь на праздник, крестины, свадьбу - значит, отведешь на некото­рое время штрафы. Развлечений никаких. Летом: лото, бабки, орлян­ка. Самая большая отрада - это взять бутылку или самоварчик и сходить в Тюфелеву рощу, полежать на опушке, поглощая хвойный воздух. Смиренные ходили в монастырь или приход послушать пение, посмотреть свадьбу, а после посудачить для препровождения време­ни. Зимой еще хуже. Темнеет рано, улицы не освещены, в квартирах скученность, тухлота, отсутствие свежего воздуха. Волей-неволей ляжешь и лежишь, гонишь время, ну а по праздникам сходишь днем после обеда посмотреть, как симоновцы дерутся на льду Москвы-реки с Цинделем, с мещеринцами, с кожуховцами.

Зимой нам, малышам, в Симоновке было неплохо. Оврагов много, крутые берега Москвы-реки давали возможность на самодельных лыжах или санях весело проводить время. Бывало, придешь домой весь красный от мороза, и чашка супа вроде мала покажется.

Я, будучи мальчиком, часто бегал по Симоновке, на церковный двор. Там я видел два сложенные из кирпича в виде пирамиды памят­ника. На одном написано было: "Здесь были келии Пересвета и Осля­бя", на втором: "Здесь была келия игумена Сергия". В мою бытность эта церковь была приходской, а не монастырской [4].

Церковь на Старом Симонове теперь на территории "Динамо", но как памятник старины сохранена. Некогда там, где теперь гаражи завода "Динамо", был домик с беседкой, где жил Карамзин, который написал "Бедную Лизу" [5]. В 200 м от церкви был (где сейчас ФЗУ, техникум "Динамо") среди нескольких тополей пруд. Зеркало пруда было небольшое, но он был ключевой, чистый, из церкви на праздник (после Пасхи) на него ходили с крестным ходом. Мы, детвора, в нем купались. На берегу его был дуб, якобы посаженный игуменом Серги­ем, а посему там и стояла часовня. Он назывался Лизин пруд. Есть у Карамзина сочинение "Бедная Лиза", где он пруд описывает, в ко­тором Лиза утонула. Этот участок около пруда стал быстро сдавать­ся Симоновым монастырем под постройку домов, и эти дома, особенно что были около пруда, так загрязнили его, что уже перестали хо­дить на него крестные ходы. Также не было возможности купаться, наши заводские фельшера запрещали: вода была заражена водяной вошью, так называемой дафнией, которую мальчишки ловили и прода­вали для корма рыб в аквариумах. В советское время пруд как водо­ем стал не нужен (провели водопровод), и его закопали.

Далее за Лизиным прудом был большой луг [6], но так как он очень эксплуатировался нами, молодежью (играли в горелки, в лап­ту, словом, все бегали), его лугом назвать было нельзя, было мно­го песка и пыли, а трава не росла. Там были и стенки, то есть партия на партию. Глухари (бариевцы) в них брали верх, ибо они имели заклепки со здоровой головкой, примерно дюймовой, и, зажав ее в кулак, наносили удар сильней и больней.

Еще далее, за этим лугом были построены 8-10 одноэтажных до­мов в один ряд. В этих домах жили труженики заводов. Там, особен­но в дни получек, всегда можно было услышать плач, крик, визг. Это воевали мужья с женами, поэтому этот поселок назывался Ко­шачья слобода, Кошачка [7]. Там была баня Машкова - кирпичное од­ноэтажное здание, вода была привозная из Москвы-реки (Кожухово), озерков (Тюфелева роща) и частично с Таганки (водоразборный кран). Баня имела место для мытья и парилки с керосиново-калиль­ным светом. Конечно, в баню сходить надо, но теснота, грязь и от­сутствие воды - это обычное явление. Нас, детей, чаще мыли дома в корыте. Летом ходили в Кожухово купаться на Москва-реку.

Далее за Кошачкой было картофельное поле деревни Кожухово, которая примыкала к Симоновой слободе, и Тюфелева роща.

В Тюфелевой роще было три пруда: один - чистый, в нем купа­лись, второй - сильно заросший, в обоих были караси, третий - "Постылый", так как рядом был завод "Шеринг", вырабатывавший хлор. Рощу я знаю с детства. Я бегал туда купаться, за грибами, малиной и ловить карасей. Лес этот был какой-то особенный. Я ви­дел там симпатичный домик - это домик князя-кесаря Ромодановско­го, у "Постылого" пруда, он пошел под контору завода [8].

Жители Кожухово занимались исключительно огородничеством: сажали картофель, огурцы, капусту. Солили последние и имели боль­шие дошники и погреба. Этим снабжали рынки Москвы. В деревне поя­вились своего рода богачи: Игумновы, Талатуевы, Покрякушкины. Особенно был богат Талатуев, он же и староста церковный. Постарше ребята ходили в наем к кожуховцам, особенно осенью убирать капус­ту, копать картофель. А после ходили почти всей семьей покопать, поискать пропущенную картофелину. Находили одну мелочь, и то не очень-то. Кожухане не протестовали: землю-то при этом перерабаты­вали, рыхлили.

Кожухово я знаю с 1906 года, когда стал ходить в земскую двухклассную школу (с 1912 года она стала трехклассной). Это был деревянный рубленный одноэтажный дом, в котором было два больших (25-30 кв. м) класса, третья комната служила гардеробной (она же и кухня, и сторожка), где просто по стенам были вбиты гвозди. В корридоре стоял большой кафельный бак с угольным очистителем с питьевой водой и общая кружка. Класс насчитывал 45 человек. Парты представляли собой узкие длинные доски, сидели на лавочках по 5 человек. В классе висела доска на стене, стояли стол и стул учи­теля. Потолок был низкий. Было три окна, четыре керосиновые лам­пы. Был один учитель по грамматике, русскому языку, чистописанию, истории, арифметике. Священник два раза в неделю (среда и пятни­ца) преподавал Закон Божий, славянский язык, пение молитв. В воскресенье мы ходили в церковь и пели на клиросе.

Отсев из школы был очень большой, учительница говорит: "Не годится" и предлагает устроить ребенка на завод в подсобные. Так некоторые ребята и работали на заводе в подсобных или на посылках с 10 лет.

Я окончил кожуховскую школу в 1908 году и почти в этот же год в доме Зайцева около Лизина пруда открылась новая школа, тоже земская, но трехклассная. И я был принят туда в третий класс и через год его окончил.

В школе в доме Зайцева устраивали лекции с туманными картин­ками: из жизни святых (читал священник приходской церкви), ба­тальные о взятии Азова Петром I, из жизни знаменитого Ломоносова, а учительница читала стихотворения.

Все хорошо, но навалилась беда. В 1910 году мой отец Алексей Петрович умер. 1 июля 1910 года отца схоронили, остались мать, сестра и я, денег нет, жить надо. Правда, мама брала работу по шитью на машинке, этим пока жили. По горячим следам мама погово­рила кое с кем, и меня на лето приняли на работу на завод - маль­чиком на побегушках, 10 рублей и те годились. Мне посоветовали идти учиться. В 1911 году в сентябре месяце подали прошение о принятии меня в ремесленно-промышленное Строгановское училище (на Рождественке). Осенью меня приняли в подготовительный класс, так как с таким образованием не брали. Класс был очень трудный, но все же я его освоил и сдал экзамен за 4-й класс школы, после чего меня зачислили по конкурсу в училище (из 300 человек приняли 75). Я учился грамоте, технике, черчению, рисованию и ремеслу. Учился неплохо, прошел две мастерские: ткацкую и набивную, чертил я неп­лохо, во всяком случае, справлялся с поручениями и отвечал на вопросы. Началась война, а училище отсрочек не давало, поэтому в феврале 1916 года я окончил училище и по светлой памяти отца и деда меня приняли чертежником в техбюро с жалованием 50 рублей. Итак, я на том же заводе, где работали мой дед и отец, но не на "Вестингаузе", а на "Динамо". Будучи чертежником, мне пришлось часто ходить в цеха и разъяснять или, вернее сказать, научать, как надо читать чертежи, иногда находил и ошибки. Начальнику бюро очень понравилась моя работа по оформлению, и тут я стал не пос­ледним работником. Наступил 1917 год. Пошли разговоры, что скоро мои года (мне было 19 лет) будут брать досрочно, и брони не бу­дет. Переговорил с начальством, они заверили, что этого не будет. Но не прошло и месяца, в конце февраля 1917 года я был призван в армию. Дома - горе, беру расчет. Помню, как мне сказал Л.К. Газе, чтобы я зашел к нему попозднее. Я обрадовался, подумал, а может, бронь, но он передал мне на расходы 40 рублей и пожелал придти целым и невредимым. Через два дня я был уже на Рогожской товарной станции в теплушке, в которой отправился в Воронеж.

.........

Медкомиссия госпиталя меня освободила от военной службы на три месяца. Я снова в Москве, по истечении срока являюсь в Кру­тицкие казармы и прошу переосвидетельствования. Меня кладут в ла­зарет, после на комиссию. 3 июля 1917 года получаю белый билет. Я дома, все обрадовались, но надо кушать, и через недели две пошел на завод. Меня направили в техническое бюро к старшему групповоду Слабову, но он мне отказал, поскольку лимита нет. Я обратился в завком рабочих, и там мне сказали, что есть письмо с просьбой из Симоновского комиссариата прислать "стреляного человека пограмот­ней". Я согласился, и мне выписали командировку. Симоновский ко­миссар Дзяковский и его помощник Боруцкий со мной поговорили и оставили. Вид у меня был болезненный, и Боруцкий назначил меня старшим делопроизводителем. Я работаю, не считаясь со временем, вскоре меня переводят дежурным помощником комиссара. Работа смен­ная (нас было трое: я, С.И. Макаров, Николай Борисов), никуда хо­дить не надо, только получше составлять протоколы. Моя работа Дзяковскому понравилась. В ноябре 1918 года помощник по народной охране Бремпель заболел, и меня попросили его подменить. Когда я проходил по своему участку, меня на переезде (ветка с бойни на Симоново) братья Кондаковы обстреляли (правда, и я был вооружен, но все-таки пальто мне продырявили в двух местах). Время тогда было неспокойное, и такое случалось, даже убивали милиционеров. Последним был убит милиционер Швецов на мосту в Кожухово (поэтому Кошачка стала называться Швецовой слободой по его фамилии). Это возмутительное дело не прошло даром, и в один из дней приехала с Лубянки помощь. Кожухово было оцеплено. Пошли повальные обыски, работы было много. Почти в каждом доме нашли огнестрельное ору­жие, а продовольствие - прямо мешками, деньги - пачками. Было и золото, и серебро. Особенно много было взято у самых богатых: Игумновых, Безпаловых, Покрякушкиных, Талатуевых. Всех этих бога­теев арестовали и выслали с семьями. Также поступили и с дубровс­кии крестьянами. Кондакова взяли, он сознался во всем, и его выс­лали. После этого хулиганство сошло на нет.

1917 и 1918 годы проработал в Симоновском комиссариате и осенью 1918 года попросил освободить меня от работы и снова стал работать чертежником по машинам переменного тока на заводе "Дина­мо". Нес я также и общественные нагрузки: пилил деревья для стол­бов, а после ходил на квартиры проводить электричество, участво­вал в комиссиях, которые мне доверяли. Не прошло и семи месяцев, я уже считался членом редколегии стенной рукописной газеты (со мной в редколекии были: А. Барканов, Корнеева Настя, Васильев). Далее вместо стенной стала выходить регулярная печатная заводская газета "Мотор", в которой тоже был рабкором. Одновременно меня избрали членом правления клуба "Труд и Творчество" (сначала была только маленькая комната на заводе). Увлеченный фотографированием организовал фото-кружок, после им руководил, занимался также в домровом кружке, играл на контрабасе.

Сначала в Симоновке было несколько клубов.

В дореволюционное время пыталась молодежь развлечься футбо­лом, и около монастырской колокольни (со стороны пороховых скла­дов) сделали площадку. Но монахи не дали "богохульствовать". За­ядлая в футболе молодежь стала ходить в Замоскворецкий клуб спор­та. В 1919 году заводская молодежь, увлеченная футболом, решила устроить клуб спорта около Лизина пруда в доме Смирновой (хозяйка уехала, боясь голода) [9].

Почти одновременно наш рабочий старик Миронов выступил на собрании с проектом устройства клуба молодежи в Симоновом монас­тыре, в архиерейских покоях. Молодежь отозвалась быстро, и после двух-трех субботников покои были очищены от мусора и гнилья и покрашены. После выбрали правление, наметили кружки: музыкальный, хоровой, драмкружок, плотницкий и др. Миронов пригласил из Про­леткульта Алилуеву и что-то, помню, долго говорил ей, наконец она сказала, что с ее стороны будет помощь. Впоследствии клуб имено­вался клубом ВЛКСМ.

А. Барканов считал, что не следует создавать разрозненные небольшие клубы, он обещал клуб большой, районного значения. В Симоновке тогда было только два больших каменных дома, подходящих под клуб: дома складов Восточного общества, в них была контора и жили служащие [10]. Здесь решили развернуть культмассовую работу. Четырех жильцов решили выселить, сделать перемещение и выделить большие комнаты под клуб. Решение райсовета здорово помогло, ос­лушаться нельзя. В инициативную группу входили: от завода "Дина­мо" - Строганов, Кухаркин, А. Барканов, от фармзавода - Гаврилов, от АМО - Смирнов, от райкома - Страздин. Объявили набор в кружки драматический, музыкальный, гимнастический, фото и шитья. Народ с удовольствием откликнулся. Так было положено начало подрайонного клуба "Труд и Творчество", это был 1919 год. Существование его было за счет предприятий Симоновки.

Отделав бывшую кухню, устроили там первую общественную биб­лиотеку. До революции в Симоновке (рассказывали старые рабочие) в трактире Сорокина был клуб, и там (после я ее тоже знал) была Елена Александровна Короблева, прогрессивная и образованная учи­тельница, которая снабжала рабочих литературой. Она имела также небольшую библиотеку дома. Были библиотеки и на заводах Бари, "Динамо". Из этих книг была создана библиотека при клубе, где первой библиотекаршей была воспитанница Кораблевой Стефанова. После ухода Стефановой зав. бибилиотекой была Софья Арсеньевна Стрельцикова, а после Мария Гавриловна Шахова, которая несколько десятков лет работала.

Помещений в клубе все равно не хватало, самая большая комна­та использовалась под собрания (когда она была обставлена мебелью и сценой, была расчитана на 130-135 мест), чтение лекций, бесед. Надо было расширяться. Поставили еще раз в Райсовете вопрос о до­полнительном помещении. Райсовет дал указание, и контора складов выехала в складские помещения, а клуб получил примерно 1/3 всей площади дома. В полуподвале разместили кружки фото, радио и духо­вого оркестра, раздевалку, на первом этаже мы уже имели три ком­наты, на второй этаж перевели библиотеку и читальню, правление клуба, юнсекцию, струнный оркестр, школу кройки и шитья, шашки, шахматы и др.

Далее клуб продолжал расширяться. У Бари получили отдельный кирпичный дом (бывшая столовая) и в нем открыли кино, в конечном счете, получили весь дом Восточного общества. К 1924 году клуб переименовали в "Рабочий дворец "Пролетарская кузница"".

Далее клуб получил в 1927 году 3 га площади на Кошачке. Там устроили летний стадион, в специальной беседке была и летняя чи­тальня, и выдача книг библиотеки клуба. На Москве-реке устроили лодочную станцию [11].

Благоустраивалась и Симоновка, теперь она носила название Ленинская слобода. Было проведено электричество, водопровод, до­роги покрыты асфальтом. Около монастырской стены построили чи­тальню, тир, понаделали большое количество скамеечек, поставлили много лепных фигур (пионеров, Сталина, Ленина, Маркса), устроили площадку для игры в крокет, посадили зелень - и так Липки превра­тились в детский парк.

В 1926-1927 годах по Симоновке пошли недовольства: клуб мал, театр мал, трудно попасть и т.д. Надо что-нибудь грандиозное, требуется дворец так дворец. На гране 1927-1928 годов с разреше­ния Районого совета начали искать место, где можно соорудить Дво­рец культуры и через два месяца место нашлось, а главное и мате­риал: начали ломать стены Симонова монастыря со стороны пороховых складов. Но это очень долго и хлопотно, пришли подрывники, стены и башни быстро одна за другой были повалены. Потребовалась рас­чистка места, конечно, устроили воскресник [12]. С постройкой Дворца культуры клуб "Пролетарская кузница" был переведен в зим­ний собор монастыря, а помещение клуба было отдано под поликлини­ку, в которой в Симоновке была острая нужда. А так как клуб "Про­летарская кузница" и Дворец культуры были рядом, клуб через неко­торое время стал уже не нужен, библиотеку перевели в район. В 1928 году в Симоновку приезжал А.М. Горький и, проходя по Липкам, сказал: "Что Вы, безумцы, делаете? Это же старина!" Не знаю поче­му, но это подействовало, и три башни и часть стены остались нет­ронутыми, а равно и зимний собор.

.......

Когда первая Северная Полярная станция завершила свою прог­рамму (льдина, на которой высадились наши полярники, достигла Се­верного полюса), наш клуб "Рабочий Дворец "Пролетарская кузница"" в лице своего правления, по договоренности с партийными и профсо­юзными организациями, решил пригласить товарища Папанина. Я в то время в клубе был председателем правления. Гринфельд мне помогал, но он не мог уделять много времени, в виду большой загруженности и по завкому, и по партийной работе. Для встречи было все готово, все кружки получили задания, народ был оповещен, зал соответс­твенно убран. Но встал вопрос: все хорошо, но что мы ему подарим? Решили заказать специальный торт. Торт сделали большой, сочный, и сверху торта мастерски была сделана из сахара палатка и кое-что около, как бы был сделан снимок, данный в газете. Приехал Папа­нин. Все места в зрительном зале были заняты, народ встал и сде­лал очень дружную и длительную овацию. Далее преподнесли Папанину как хлеб-соль этот торт. Папанин очень был доволен, несколько раз благодарил (это все происходило под бурное рукоплескание), а по­том рассказал, как было дело, как выбрали льдину, как сели, как она треснула и т.д. Снова рукоплескания, скандировали: "Слава Па­панину!", затем раздались снова рукоплескания. Утихло. Своим пос­ледним словом Папанин сказал: "Ну что я особенного сделал? Посади вас, и вы бы сделали это. Я выполнял программу" и, приняв торт, поблагодарил всех. А потом, взяв только верхнюю часть (то есть, что было сделано из сахара), сказал: "Вот это мне на память" и положил в верх коробки. Встреча была окончена. Папанин стал соби­раться. Мы ему хотели и остальное от торта упаковать, он сказал, что ему это надоело, а вот палатка понравилась. И так мы его про­водили. Стояла машина около дворца, народ окружил и любопытно провожал. В зале началась художественная часть. Пели, плясали, играли, затем показывали хроникальное кино. Гринфельд с президиу­мом еще толкались в комнате правления. Мне надо было уже после (дня через 3) идти в партком и подписать счет затрат (торт стоил 300 рублей). И вот меня долго товарищ Ефанов мучил, не подписы­вал, говоря: "Я не знаю, что за торт, я его не ел" (да и я не ел. кто съел, не знаю, говорят, президиум, а так ли?). И через месяц только подписал. Рассказал я все это Гринфельду, тот долго надо мной трунил: "Ну как торт, где он? Растяпа!".

В память увековечивания памяти о пребывании Ленина на заводе было решено написать картину (имелось несколько фото). Не знаю каким образом, но в клубе "Пролетарская кузница" появился худож­ник, попросил отвести уголок и сделать побольше освещение. Он сделал эскизы с очень многих наших товарищей. Я помню, просил прийти Пряничникова, Васильева, Прибылова. меня и др. А после, видимо, у себя дома или ателье рисовал картину. Всю зиму художник ходил в клуб, ибо народ как-то шел недружно, да и художник снова проверял себя - поправлял наброски. Картину привезли в клуб, на­рода наскочило много, смотря, хвалили, а некоторые поправляли. Художник очень внимательно выслушивал и делал поправки. Среди присутствовавших на встрече с Лениным был и Л.К. Газе, он сидел в третьем ряду, кажется. Но я не знаю как, но во второй копии кар­тины, что находится в завкоме, физиономия Газе была замазана и вставлена Д. Барканова. А был ли он? Вот А. Барканов благодаря скромности не попал на картину. Мне рассказывали, что Дмитрий Барканов только в 1925 году приехал на завод (может во второй раз?), он везде лез и ничего не делал, а как понудят, то сразу заболеет.

                                          ФОТОГРАФИИ

Комментарии М.А. Чусовой

1. Ныне - улица Мастеркова, на другой стороне улицы находи­лось владение не Купеческого банка (оно было за Трубопрокатным заводом), а Русского для внешней торговли банка, от которого сох­ранилось здание складов (Ленинская слобода, 11), построенное в 1909 году.

2. Бывший завод А.В. Бари расположен по адресу: Ленинская слобода, 19. О нем смотри: Московский журнал. 2003. № 9. С. 40-44.

3. Имеется в виду территория детского парка между Симоновым монастырем и заводом "Динамо".

4. На самом деле пирамиды стояли на месте прежней церкви и келии преподобного Кирилла Белозерского.

5. Под домом Карамзина имеется в виду беседка "Бедной Лизы" на даче Бекетова (смотри: Московский журнал. 2000. № 11. С. 41-51). Сведений о часовне обнаружить пока не удалось.

6. Примерно современная площадь перед станцией метро "Авто­заводская".

7. Официальное название слободки - Лизина.

8. Вероятно, описывается один из домов, построенных Н.А. Ль­вовым.  О Тюфелевой роще смотри: Московский журнал. 2001. № 9. С. 48-55.

9. Этот клуб был, очевидно, предшественником команды "Торпе­до" ЗИЛа.

10. Здание  существует в настоящее время (Ленинская слобода,

3).

11. Стадион находился приблизительно на месте современной площади перед станцией метро "Автозаводская". Описание клуба и летнего стадиона смотри: Рабочий завода "Динамо". М., 1931.

12. Разрушение монастыря осуществлялось постепенно. В июле 1928 года приступили к разборке колольни. Собор и часть стены с двумя башнями были взорваны 23 января 1930 года. О разрушении мо­настыря смотри: Московский журнал. 1991. №1. С. 32-41; №5. С. 48-50; №11. С. 8-9.